Как размножаются паразиты

Извращенная благотворительность — очаг деградации общества

В результате масштабного приютостроительства число беспризорных на улицах уменьшилось. Нельзя отрицать некоторый позитив этого процесса: декриминализацию общества. Популярные в желтой прессе страшилки об издевательствах над детьми в детдомах основаны на иногда реальных, но маргинальных, исключительных фактах. Народ любит развлекаться, почитывая-посматривая чернуху, но большинство здравомыслящих людей понимают, что типичный приют похож на криминальную хронику не более, чем Америка — на голливудский фильм про маньяков.

Если бы общественное мнение смогло понять, что происходит в здоровых, хороших, не криминальных приютах и детдомах, которых подавляющее большинство... Это понимание — не для слабонервных. Не развлечение, а «уединенный труд души», как говорит Александр Суворов (о нем будет рассказано ниже). Понимание или хотя бы попытка понимания – это поступок неравнодушного, акт гражданской ответственности.

Там создают поколение иждивенцев!

Спросите у учителя информатики: сколько процентов его выпускников выбрали профессию компьютерщика? Или у биолога: стали ли его ученики врачами, экологами или хоть лаборантами у микроскопа? Если для него этот вопрос осмыслен и принят, это мой учитель, единомышленник, «единочаятель», как пишет Хольм Ван Зайчик. Найти таких учителей в обычных школах несложно: их пока, к счастью, большинство.

А теперь спросите у воспитателя или директора приюта: сколько процентов его бывших питомцев перестали быть беспризорными, живут обычной (для нас с вами, читатель) жизнью: работают, снимают квартиру, имеют свою семью, детей? Спросите у психолога или педагога работающего с детьми-инвалидами, сколько процентов его выпускников трудятся, несмотря на инвалидность? Я спрашивал множество раз! Они в недоумении от самой постановки вопроса. Они не знают! Ответ на этот вопрос не входит в число показателей их работы. А что же входит?

Читатель, вы не спрашивали? А вы спросите при случае, если мне не верите: эти факты проверяются очень легко. Чуть труднее разговаривать с работниками государственных приютов и детдомов, они в какой-то мере все же чиновники, но мне удавалось пробиваться и к ним. В общественных организациях, которые в нашей индустрии призрения крупнее государственных, отношение к «человеку с улицы» вполне доброжелательное. Так что поезжайте и спросите. Даже в Киев не придется — городской маршруткой на Софиевскую, 10.

Одесский благотворительный фонд «Дорога к дому» — один из крупнейших не только на Украине, но и на всем постсоветском пространстве. По грубым оценкам бюджет его и сопряженных с ним организаций составляет несколько миллионов долларов в год. Большая часть их поступает из западных источников, но есть и от городских властей, и местные частные пожертвования. Подробные сведения и отчеты о деятельности фонда публикуются, например, на сайте «Дети улицы». Есть там числа охваченных, накормленных, психологически поддержанных. Бомжей, очищенных от вшей, детей, обитающих в приютах, а также розданных наркоманам чистых шприцов и гондонов — это такая мера профилактики СПИДа. Изредка даже попадается число часов обучения детей ремеслам. Но никаких цифр о выпускниках, нашедших свое место в нормальной (по моим и, надеюсь, вашим, читатель, меркам) жизни. И никаких численных показателей сокращения наркозависимости у подопечных. Вообще нет такой постановки вопроса.

Наш разговор происходит на импровизированном «круглом столе» по проблемам беспризорности. Сотрудники «Дороги к дому», люди, каждый день видящие ту сторону жизни, не стесняются употреблять в разговоре с журналистом слово «геноцид» — современный, украинского народа. Они рассказывают, что средний возраст бомжей снизился, теперь среди них все больше 25-летних. Учитывая, что дети обычно уходят из дому в 7-10 лет, а первый приют появился в Одессе 18 лет назад, нынешние бомжи — это уже «выпускники» приютов. Новое поколение, которое выбирает пустые бутылки из-под «пепси» в мусоросборниках. На вопрос: «Сколько процентов из тех, кому вы оказали помощь, стали жить самостоятельной трудовой жизнью?» — сотрудники благотворительной организации недоуменно переглядываются: «Мы не ведем такой статистики. И как же это отследить? Они исчезают куда-то... А просто без цифр, по опыту? Единичные случаи. Доли процента». Как вы думаете, читатель, если группа психологов получает зарплату (не такую уж и маленькую, долларов 150 при неполном рабочем дне) за работу с наркозависимыми детьми, то как измерить результативность психологического труда? Вот типичный ответ:

— Уменьшение потребления психоактивных веществ ни в коей мере не является показателем успешности нашей работы.

— А что же является?

— Главное — чтобы он чувствовал себя человеком!

— А этот показатель «чувствует себя человеком» можно как-то измерить? Есть какие-то стандартные тесты?

— Нет таких формальных тестов и быть не может. Это чувствуется при беседе с ребенком. И мы, наш коллектив, чувствуем это одинаково.

— А ваше начальство?

— Мы в отчетах пишем число детей, охваченных работой, количество часов бесед и других профилактических мероприятий… Профилактических — чего? Вопрос риторический. Следующие вопросы к иеродиакону отцу Александру, руководителю Одесского городского благотворительного фонда социальной поддержки обездоленных детей, подростков и юношества «Светлый дом».

М. К. — Как ты оценишь проект создания отдельного приюта, куда из среды беспризорных отбирались бы дети, прожившие младенческий возраст еще в относительно нормальных семьях? Без необратимых изменений психики. Таких детей можно было бы социализовать, вернуть к нормальной жизни?

о. А.: — Технологически это возможно. Криминалы так и делают. Но этически, как христианин и европеец, я не приемлю никакого отбора. Ко мне в «Светлый дом» приходят все дети, что захотят сюда придти, и все получат кров и стол.

М. К. — В «Светлом доме» категорически запрещено употребление наркотиков и алкоголя. Все беспризорные Одессы это знают, и многие потому просто не приходят. Известны и случаи, когда ты выгонял из «Светлого дома» наркоманов. Разве это не отбор?

о. А.: — Нет, это не отбор. Это нормальные правила человеческой жизни.

М. К. — А если создать приют, в котором будет действовать такое нормальное человеческое правило, как обязанность продуктивно трудиться?

о. А.: — По отношению к этим несчастным детям это будет безнравственно. Их нужно любить и жалеть, а не ставить над ними эксперименты.

Примерно так же отвечают на аналогичные вопросы руководители и педагоги практически всех учреждений призрения. В их идеологии и нравственности есть постулаты: каждый человек таков, каков он есть (если не преступник; впрочем, и детей, совершивших правонарушения, педагоги яростно защищают и иногда даже покрывают), «перевоспитание», даже с применением формально ненасильственных мер — это психологическое насилие над личностью.

В другой благородной и гуманной профессии — медицине — эти пункты нравственности прямо противоположны. Главная ее задача — излечение, то есть превращение больных в здоровых.

Как только медицина пересекается с благотворительностью, идеология сдвигается. «Дом с ангелом» — действительно прекрасная лечебница и центр психологической помощи. Лечат там по медицинской этике. А учат и воспитывают — по психологической.

Несколько лет назад к «Дому с ангелом» пристроили учебно-компьютерный центр. Зачем? Казалось бы (мне казалось) что, хотя пациенты редко поддаются полному излечению, но работать за клавиатурой можно и в инвалидном кресле. Рынок труда нуждается в компьютерных профессиях, в надомной дистанционной работе по Интернету. Я напросился на собеседование к самому Борису Давыдовичу Литваку: наниматься преподавателем. У меня были прекрасные рекомендации и послужной список, и беседа началась идиллически. Но как только я изложил свои взгляды: могу воспитывать ремесленников, но не буду — иждивенцев, тон изменился. Впрочем, я мог и ошибиться: интонации так же неизмеримы, как это самое «чувствование человеком». Но и до и после этого эпизода я ходил в качестве журналиста по «Дому с ангелом» и задавал его сотрудникам все тот же вопрос: сколько ваших бывших пациентов работают и зарабатывают себе на хлеб? Ответ тот же: не знаем, не ведем такой статистики, это не показатель, главное, чтобы он чувствовал себя… На работу меня не взяли, хотя на это у директора могли быть еще 55 причин, он в своем праве. Единичный факт всегда может оказаться случайным совпадением. Доказательством служит только множество. В составе остальных 555 эпизодов в сумме, но не каждый в отдельности, эти совпадения и складываются ровно в то, что я называю идеологией.

Идеология — как погода, температура и многие другие естественные явления — среднестатистическое состояние. Не спрашивай о дожде у одной капли воды, не гоняйся со спидометром за одной молекулой газа.

Просто подставь ладонь

Это щедро грантуемая Западом и, увы, господствующая сейчас у нас идеология. Западная? Нет! Точнее, не совсем. В СССР было такое понятие «экспортный товар» — не для своего населения. В США социализация и трудоустройство являются показателями успешности образовательных программ для инвалидов. В Германии один из важнейших параметров работы детского дома — статистика «соскочивших» с пособия по безработице выпускников, социальные службы отслеживают это много лет после выпуска. Иждивенчество и психологический комфорт, когда в иждивенцах с помощью психотерапии поддерживается состояние полноценности своего социального состояния, — это экспортный вариант западной идеологии, специально для слаборазвитых стран. И он у нас действует как стандарт. Воспитанник приюта для беспризорных у нас, в бедной стране, обеспечен метражом жилплощади лучше, чем средний ребенок в средней семье. А еще и персоналом, в том числе и важнейшим — психологами. Уже не соросовские питомцы, а оплачиваемые государством выпускники наших педвузов поддерживают в инвалиде собственное достоинство. Не дай бог, беспризорный почувствует себя неполноценным, захочет вырваться из пут призрения, найти работу, снимать квартиру, или взять за бесценок дом в деревне, или жениться на девушке с квартирой — создать семью, завести своих детей...

А не фиг нам, слаборазвитым, размножаться!

Только не надо пудрить мне мозги рассуждениями, что у нас бедно и поэтому все не так. Все так же, но беднее. Мы живем, как живем, сегодня, а не в светлом будущем. Миллионы других детей, не беспризорных, после школы, армии переезжают из сел в города (иногда наоборот — в село из города), устраиваются на стройки, за прилавки, снимают квартиры и пашут, пашут, пашут! Устраивают свою небогатую, но уж какую у нас есть жизнь. Небеспризорность — это внутреннее свойство личности. И создается оно обычным воспитанием. Лучше всего — семейным. Настоящий западный, не экспортный вариант решения проблемы с виду прост: насильственное (но легитимное, в судебном порядке) изъятие детей из асоциальных семей и передача на воспитание в семьи благополучные. Частичное исключение составляет разве что Германия, где эффективно действует система детских домов.

У нас очереди бездетных семей на усыновление огромны. Если бы все прошения удовлетворить, то ни беспризорных, ни приютов и детдомов бы не осталось (как нет их в Канаде). Но получается это, за редким исключением, только для зарубежных усыновителей.

Во-первых, цена за украинского ребенка в западной юридической фирме — минимум 30 000 долларов. Четверть этой суммы уходит на легальные юридические операции, остальное используется здесь по-черному. В одной и той же очереди в отделы опеки, суды и прочие инстанции стоят и наши, и те, с более толстыми конвертами в карманах.

Впрочем, насчет очередей я образно загнул: они приходят в неприемное время и быстренько получают все нужные бумажки. За 20-25 тысяч долларов те же фирмы (они имеют представительства здесь) и нашему все оформят. Свободная конкуренция.

А во-вторых... Обратимся опять к отцу Александру

о. А. — Большинство случаев приема детей в семью связано с потребительскими мотивами психологически ущербных людей. Почти всегда ребенок выступает как объект альтруистического удовольствия для приемных родителей. И по происшествии некоторого времени, как только выясняется, что приемный ребенок не удовлетворяет этим притязаниям, остается чужим в семье, он исторгается, абортируется из лона этой семьи. Психологическая ущербность этих людей заключается, например, в «комплексе родителя» — он должен заботиться о ком-то. Чаще всего, это недоласканный в детстве человек, который мечтает сделать для своего ребенка то, чего он сам недополучил. Но он это делает не ради ребенка, а ради удовлетворения своих собственных желаний. При рождении родного ребенка у отца и матери на физиологическом и самом глубинном психологическом уровнях включаются естественные родительские инстинкты. А потребность в приемном ребенке — это почти всегда ущербное патологическое желание. Итого: социальная помощь в современном украинском (а также и русском и всех слаборазвитых стран) понятии — это процесс вечного призрения. Сыт, одет, обласкан психологами? Значит, все о’кей! Перерос указанный в «Положении об учреждении» возраст? Зачислить в штат сторожем (а то и воспитателем) с продолжением проживания в той же комнате. Штатное расписание исчерпано? Просить дополнительного. Строить новые «общежития для бездомных» — фактически те же приюты, но уже для взрослых. Потом — дома престарелых. И на все это просить денег, денег, денег — у государства, спонсоров, хватая за души лапами милосердия. В то время, когда, как дипломатично говорят министры, «демографическая ситуация неблагоприятна», население уменьшается и стареет, стареет и уменьшается, а параллельно несколько сотен тысяч детей и молодых людей растут и вступают в... нетрудовую жизнь. Индустрия призрения строится как по учебнику, только не педагогики, а маркетинга: производство должно рождать новый спрос, порождая новый рост производства, расширение отрасли и занятость. Занятость — персонала детдомов, приютов, общежитий для бездомных, социальных работников... Да им просто это выгодно! Им — не каждому отдельному, но всему сословию. Зарплату, увеличения которой это сословие требует, они получают за что? За создание новых иждивенцев — новой работы для себя!

Несмотря на давление вот такого общественного мнения, на постсоветском пространстве существуют исключения. Я был в интернате для детей-инвалидов, где работают, еще и помогают материально своему бывшему дому, 95% (девяносто пять процентов!) выпускников! До революции они трудоустраивались на специальных «инвалидных» предприятиях, которые исчезли в разруху 90-х. Теперь информационные технологии, дистанционная работа позволяют им полноценно работать и в рыночной глобальной экономике. Для архаичного педколлектива этого интерната, затерянного в лесах Ленинградской области, странна и дика другая постановка вопроса. Человек должен трудиться, кормить себя и семью — а как же иначе? Инвалиду это труднее, чем здоровому, но наш профессиональный и моральный долг — научить и воспитать!

Возможно, детские учреждения с такой идеологией есть и на Украине. Найти их мне пока не удалось, не исключено, что они прячутся от общественного мнения, сформированного психологами.

Кумир и пример для подражания в этом, ином педагогическом сообществе — доктор психологических наук (да, существует и другая психологическая наука!) Александр Васильевич Суворов. Полный тезка великого полководца известен в узком, но всемирном кругу специалистов, как символ великих побед иного, противоположного военному свойства: не калечению, а возрождению людей. Профессор Университета Российской академии образования, действительный член Международной академии информатизации при ООН, почетный международный доктор гуманитарных наук в Саскуаханском университете в США, кавалер почетной золотой медали имени Льва Толстого, научный руководитель Детского ордена милосердия... Автор шести книг и трудно исчислимого количества других научных работ. Работает в области социальной реабилитации инвалидов детства (в его терминологии в это понятие включены и беспризорные) и сам как личность — уникальное доказательство возможности таковой. Его, слепоглухого с детства, трудоспособность — выдающееся достижение мировой педагогики. Несколько поколений детей-инвалидов первой группы вырастали в Сергиев-Посадском экспериментальном детском доме и становились работящими людьми. Ну, хоть домохозяйками и матерями — и это трудяги! Они тоже чувствуют себя людьми, только совсем другим образом! Они гордятся тем, что преодолели судьбу-инвалидность, предписавшую им стать иждивенцами, и не стали ими! Признанные мировой наукой и применяемые на Западе (не для экспорта) разработки учителей и друзей Суворова — академика А. И. Мещерякова, Э. В. Ильенкова, А. В. Апраушева доказали, что такое воспитание технологически возможно. И тем более возможно для детей с более легкими формами инвалидности, включая беспризорность. Но идеологический постулат этих психологов однозначен: чтобы БЫТЬ, а не казаться, чтобы стать полноценным членом общества — трудиться (и получать оплату за труд, естественно), а не считать себя таковым в промежутках между сеансами психотерапии.

В корне противоречит практикуемой нашими психологами идеологии девиз жизни Александра Суворова: «Осознание своей инвалидности ставит перед человеком проблему ее преодоления, проблему самореабилитации!»

Насколько это случайность, или мистика, или имеющая неизвестные рациональные причины связь: другая нравственность, как будто противоположная установкам добрых батюшек, машущих кадилами по учреждениям детского призрения, возникла именно в святом месте, в Сергиевом Посаде, в 10 минутах неспешного хода от сердца Русской православной церкви.

Три года назад Александр Суворов приезжал в Одессу — прочел несколько лекций в университете, общался с детьми-инвалидами, беспризорными, педагогами. Одна из встреч была в солидной компьютерной фирме, ведь Суворов в основном общается с миром через Интернет, и продвинутые компьютерщики знают о нем, воспринимая это как «чудо природы». Но после лекции вот о той самой другой педагогической идеологии владелец фирмы спросил меня:

— Что же ты не показываешь мне таких приютов, детских домов, вообще таких объектов для благотворительности? Вот им мы бы помогли.

— Я не знаю в Одессе такого объекта, извини. А ты-то понимаешь, что никакого пиара с этой помощи не будет? Как бы не наоборот!

— Не надо мне лишнего пиара, наш бизнес и так благополучен, а в политику я не лезу. Я таким ПРОСТО ТАК помогу!

Много ли таких предпринимателей? Я думаю, что не так уж и мало. Сами-то они по классовому самосознанию трудяги, и захребетников не любят. Но назвать паразита паразитом могут только шепотом в закоулках, и только людям (а тем более — журналистам), которым доверяют. Без бартерного обмена противной им «благотворительности» на рекламу они обойдутся, но и антиреклама им не нужна.

Приют или интернат с другой идеологией по деньгам стоит не дороже, чем обычный. Но это не означает, что создать его легко. Где взять для него кадры? Как оградить их от праведного гнева педагогической и прочей политкорректной общественности? А пока таких нет, и… Наша извращенная благотворительность воспитывает иждивенчество. Конечно, вложения в образование, культуру, науку к этой категории не относятся. Но их в обиходе все реже называют благотворительностью.

А называют — всякое душещипательное. Политтехнологи знают лучший рецепт раскрутки для бизнесмена, желающего стать политиком: вкладывай в благотворительность, построй типа приютов или бомжатников, да побольше-побольше! Только вот благо ли это для страны — ведь в ней живут не только инвалиды, а еще и работящие люди. Мы все в ответе за то, что эти политики (независимо от цветовой дифференциации штанов) получают голоса.

Это не проблема синих или оранжевых. Это тяжелейшая проблема всего нашего общества, один из не последних факторов деградации страны и народа. Количество нетрудоспособных, которые могли бы быть (и в развитых странах являются) работниками, растет. Количество работящих, создающих национальный продукт, падает в демографическую яму, которую мы сами себе вырыли. И продолжаем рыть.