Прости, Данилыч! Записки Президента. Часть III

Прости, Данилыч! Записки Президента. Часть II

Глава II. СБУ (продолжение)

Юлию Тимошенко, ту можно упрекнуть в чем угодно, только не в недостатке решительности. Решения она принимает охотно, мгновенно — и сама. А от Марчука дождаться решения невозможно. Когда я освободил его от должности премьер-министра, пошло гулять мнение, что причиной послужили его президентские амбиции: я, мол, боялся соперника в его лице. Амбиции у него были, о чем я и намекал ему в шутку за столом, но причина снятия, повторяю, была одна: его упорное нежелание принимать премьерские решения.

25 января

Можно меня упрекать за то, что вокруг меня оказалось немало непорядочных людей? Конечно, можно. При желании все можно. Только время нельзя повернуть вспять. Но, честно говоря, мне не хотелось бы, чтобы меня судили за «мусор» вокруг моей персоны. Я с молодости привык в поте чела работать, доверяя людям.

На заводе, в КБ, был неписаный закон: все работали на доверии. По-другому на такой технике, какую мы создавали, работать было невозможно. Эта обстановка подгоняла под себя людей, соответствующим образом воспитывала их. Плюс и от природы я человек доверчивый. Эта черта причинила мне много бед и неприятностей в политической жизни. Но по большому счету я об этом не жалею. Верить людям — не такое уж плохое качество. Я так думаю и теперь, хотя за прошедшие годы убедился, что политика строится на иных принципах. Я пришел в политику, не будучи политиком, но, возможно, и в этом были какие-то преимущества.

После распада Союза и крушения социализма мы отбросили некоторые ценности, не имеющие никакого отношения к социализму, — общечеловеческие ценности. Среди них — доверие друг к другу. И совершенно напрасно. В последние годы я как-то особенно остро почувствовал, насколько именно этого мне и многим людям вокруг не хватает.

Хотя, рассуждая трезво, нельзя сказать, что советская атмосфера была пропитана доверием. Репрессии тридцать седьмого года способствовали другому. Я, например, очень доверял человеку, который в 1990 году направил докладную записку на имя М. С. Горбачева, предлагая освободить меня от должности директора «Южмаша». Это была серьезная по тем временам неприятность. В качестве причины выдвигались мои «националистические взгляды». Говорилось, что такому человеку нельзя доверять оборону страны. Подоплекой послужило мое выступление на пленуме ЦК Компартии Украины. Я там сказал, что если Коммунистическая партия не сделает правильные выводы из процессов в обществе, то финал будет один: она перестанет быть руководящей силой, а страну ждут большие испытания.

Тут же на завод приехала комиссия из Москвы. Возглавлял ее кто-то из высоких чинов КГБ. Стали, как это говорится, копать и накопали на докладную записку об увольнении. Характерно, что Горбачеву записка была послана не от этой комиссии, а от местных властей. Все делалось в духе времени. В рамках этой кампании появилась ругательная статья обо мне. Я запомнил название: «Желтый директор», а саму статью не помню, я ее, наверное, даже не читал.

Так что я тоже едва не оказался в числе пострадавших за украинскую независимость. Сейчас говорю об этом с юмором, потому что никаким «националистом», тем более «диссидентом» не был. Тягаться в этом отношении с кем бы то ни было из людей круга Лукьяненко и Чорновила нет в мыслях. Но в то время такая докладная могла превратиться в приговор по административной линии. Спас меня не кто иной, как Олег Дмитриевич Бакланов. В то время он был министром общего машиностроения, фактически — оборонной промышленности. Ему поступила докладная с резолюцией Горбачева: «Примите меры». Это была очень жесткая резолюция. Она означала: выгнать. Бакланов позвонил мне из Северодвинска и сказал, что будет меня поддерживать. К нему присоединился и первый секретарь украинского ЦК Ивашко, с которым я был хорошо знаком как с бывшим первым секретарем Днепропетровского обкома Компартии Украины. Так они, Бакланов и Ивашко, отстояли меня.

Во время августовского путча я был в Трускавце. Как только услышал по радио об этом событии, то сразу прервал отпуск, вызвал заводской самолет и прилетел в Днепропетровск. Никто никуда меня не вызывал, не приглашал. Я действовал по своему усмотрению, считая, что руководитель такого коллектива, как «Южмаш», в это время должен быть на рабочем месте.

Все происшедшее в Москве было для меня как гром среди ясного неба. Среди организаторов путча оказался все тот же Бакланов — в то время уже секретарь ЦК КПСС по оборонным делам. У нас с ним были очень хорошие личные отношения (такими и остались). Я знал, что он никакой не политик, а чистый «технарь», в ЦК занимался только оборонкой. Это не имело никакого отношения ни к идеологии, ни к организации власти. Я пытался дозвониться до него, но меня не соединили с ним.

В те дни я вышел из партии, написав об этом заявление, и огласил свою позицию на заводе. Мотивировал не совсем, наверное, удачно, но от души — так, как в то время думал. Я заявил, что выхожу из партии, потому что КПСС оказалась несостоятельной силой. Имелась в виду ее несостоятельность в деле демократизации страны, что и привело, мол, к такому позорному событию, как попытка антиперестроечного государственного переворота.

24 августа 1991 года внеочередная сессия Верховной Рады приняла Акт о государственной независимости. Через день появилось постановление о собственности Компартии на территории Украины. Компартия прекратила свою деятельность на следующий день. Была создана временная комиссия для проверки деятельности органов власти в дни попытки государственного переворота 19 августа.

С Баклановым я после августа 1991 года встречался постоянно. Мне не требовалось изображать дружеские чувства к нему — они оставались такими, несмотря на то, что август поставил нас по разные стороны баррикады. Не знаю, что было бы, как бы сложились наши отношения и моя судьба, если бы переворот удался. Ведь я к тому времени оказался бы среди потерпевших поражение. Но в данном случае поражение его лагеря и победа моего не развели нас на расстояние враждебности или даже отчуждения. Правда, о его участии в ГКЧП мы ни разу с ним не заговорили. Для него это больная тема. Он прошел тюрьму, остался безо всего, без средств к существованию. Лучше всего его характеризует то, что он при этом не обозлился на весь мир, не замкнулся в себе, остался таким же прекрасным человеком, каким был всегда.

Я чувствовал, что Бакланов еще вернется к активной жизни. Не могут такие люди долго оставаться невостребованными, а главное — они сами не могут жить вне борьбы, вне поступков. Вскоре Олег Дмитриевич понемногу начал возвращаться к активной работе и общественной деятельности. Пригодился его громадный управленческий опыт — опыт человека, курировавшего военно-промышленный комплекс такой страны, как СССР. В период руководства Баклановым отраслью на вооружение были поставлены самые современные ракетные комплексы. Или вспомнить хотя бы то обстоятельство, что в 1980-е годы СССР удалось добиться немалых успехов в разработке средств противодействия Стратегической оборонной инициативе США (СОИ). И это был также период, когда ВПК страны курировал Бакланов. Так что не удивительно, что сегодня Олег Дмитриевич снова является научным руководителем ряда программ по ракетно-космической технике, возглавляет совет директоров корпорации «Рособщемаш». А еще он — глава Общества дружбы и сотрудничества народов России и Украины. Последнее отнюдь не случайно. Ведь Олег Дмитриевич — родом с Украины, из Харькова, здесь начал свою трудовую карьеру, стал опытным руководителем.

Глава 3. Друзья и враги

В судьбе каждого политика есть люди, чью роль трудно переоценить. В моей жизни не последнюю роль сыграл именно Иван Степанович Плющ. Именно он приложил немало усилий, чтобы вытянуть меня из Днепропетровска в Киев, убедить занять премьерское кресло. Затем на протяжении многих лет нам довелось работать с ним, контактируя на высших государственных должностях.

3 февраля

Политическая жизнь — это не просто жизнь, а постоянная, ни на минуту не прекращающаяся борьба. И борьба часто без всяких правил.

Вот 1994 год, 13 апреля. «Голос Украины» публикует информацию из Кабмина: «Вся вина за глубокий кризис ложится на бывшего премьер-министра Кучму». Даже не часть вины, а вся вина! При том что правительство я возглавлял меньше года... Хорошо помню, что я не обиделся на Ефима Звягильского, который подписал в качестве исполняющего обязанности премьер-министра этот «вердикт». Мне достаточно было знать, что Фима, как его называли в кругу друзей, человек незлой и по-своему очень дельный, сам бы этого не сделал. Скорее всего, его попросил Леонид Макарович Кравчук. Правда, все свалить на меня было выгодно обоим. Звягильский, напомню, стал моим преемником, когда я наконец убедил президента и парламент дать мне отставку. Судя по тому, что я мог после этого наблюдать, главное, чем занимался Звягильский, было «ручное» распределение бюджетных денег.

Это было время больших — фантастических! — бюджетных дефицитов. Грубо говоря, в список на получение казенного финансирования записывали чуть ли не всех желающих. А денег на всех заведомо не хватало. Недостающие деньги печатал Нацбанк. Он прямо покрывал дефицит из государственных финансов. Сказали: необходимы деньги для посевной — и фабрика по печатанию купонов начала работать в две смены. Рекордная инфляция 1993—1994 годов сформировалась на этой основе. По правде говоря, мы не были исключением. Так было и в России, и в других бывших советских республиках. Не существовало еще нигде такой силы, такой логики, такого авторитета, которые могли бы убедить народных избранников, что делить нужно только те средства, в поступлении которых есть твердая уверенность.

Люди только что пришли во власть, были полны энтузиазма, сознания своей большой важности. Они наслаждались непривычным для них положением: мы, мол, уже не марионетки, не для видимости сидим в парламенте, а имеем право поступать по собственной воле и собственному разумению. Вот они и показывали родному народу свою заботу о нем: вписывали расходы и на то, и на это, думая, что раз они вписали столько-то миллиардов, допустим, на охрану памятников, то правительство обязательно изыщет эти суммы.

Ну а раз бюджет заведомо нереальный, то человек, стоящий «на раздаче», может делить его по своему усмотрению. Тебе дам, тебе дам, а тебе не дам. И никаких претензий ко мне быть не может, потому что тот, кому я дал миллион-другой, имеет полное право на все пять миллионов. На вопрос, почему я не дал тому-то и тому-то, у меня готов ответ: потому что на всех не хватает. Возможность давать такой ответ подарили исполнительной власти верные слуги народа, когда приняли сверхдефицитный бюджет.

Достаточно было посмотреть, как Ефим делил бюджетные деньги, чтобы стало ясно, что положение в экономике при нем, то есть после моего ухода, улучшиться не могло никак. Впрочем, если бы он все делил, как Иисус Христос, все равно ничего не изменилось бы. А раз положение не только не улучшается, а ухудшается, надо найти объяснение и указать виноватого. Такие случаи, как эта история 13 апреля 1994 года, учили меня плавать в украинской политике. У меня вырабатывалось чутье на подлинные мотивы участников политической жизни. В тот день я сообразил, что моим главным соперником на предстоящих президентских выборах будет таки Леонид Макарович Кравчук. О моем намерении выдвигаться уже было известно. Леонид Макарович сразу же заявил, что он выдвигаться не будет. При этом он подчеркивал, что сам инициировал досрочное прекращение своих полномочий, хотя это было не так. Главной причиной были массовые забастовки, особенно — шахтерские. Чтобы успокоить общество, парламент и президент в этих условиях приняли единственно правильное решение: провести досрочные выборы и президента, и Верховной Рады.

Я рассуждал следующим образом. Если Кравчук не собирается выдвигаться, тогда зачем ему вдохновлять кампанию против меня? Зачем устами Ефима возлагать на меня «всю вину за глубокий кризис»? Даже не часть вины, а всю! Я не ошибся. До выборов оставалось несколько месяцев. Чуть ли не каждый день Леонид Макарович напоминал Украине, что он выдвигаться не будет. Не знаю, сколько человек на Украине были в этом уверены. Меня среди них не было. Я твердо знал, что если не в последний день, то в последний час Леонид Макарович Кравчук окажется моим главным соперником.

Так и вышло.

Была там также интрига, не связанная со мной. Дело в том, что единым кандидатом от власти (в случае отказа Кравчука) рассчитывал стать не кто иной, как Иван Степанович Плющ. И Кравчук ему это неоднократно обещал. И вот Плющ регистрируется кандидатом в президенты, настраивается соревноваться со мной... А за день до завершения регистрации о своем решении баллотироваться объявляет Леонид Макарович! Иван Степанович, конечно, был обескуражен, но деваться ему уже было некуда. Он пошел на выборы и набрал свои законные 2 процента. Кампанию он вел без подъема, практически никак не вел, потому что, видимо, понимал, что не выиграет. И за все то время ни он обо мне плохого слова не сказал, ни я о нем.

В судьбе каждого политика есть люди, чью роль трудно переоценить. В моей жизни не последнюю роль сыграл именно Иван Степанович Плющ. Именно он приложил немало усилий, чтобы вытянуть меня из Днепропетровска в Киев, убедить занять премьерское кресло. Затем на протяжении многих лет нам довелось работать с ним, контактируя на высших государственных должностях.

Властный, но способен идти на компромиссы. В советское время много лет был на высоких постах, в том числе председателем Киевского облисполкома, это тоже непростая вещь, приобрел большой опыт. Заседания Верховной Рады, которые он вел в качестве спикера, называли спектаклями, и это, наверное, хорошо. Когда несколько часов идет бурный разговор о серьезных вещах и никто не может разрядить обстановку, то КПД будет не очень высокий. Иван Степанович любил и умел разряжать обстановку.

Политик не всегда может быть самим собой. Подчас он вынужден говорить не то, что думает, а то, что должен говорить, — что соответствует его политической платформе и нравится избирателям. Иван Степанович Плющ, как мне казалось, таким раздвоением не страдал. Ему нравилось говорить то, что он думает.

Увы, даже многолетнее дружелюбное и почти дружеское общение не гарантирует непредвзятости. В предвыборную пору 2004 года Иван Степанович стал высказываться обо мне так, как я не мог ожидать ни при каких обстоятельствах. Вот только одно интервью — еженедельнику «Зеркало недели». Из него я узнал, что:

• в моей колоде все карты крапленые, и «выпадают из колоды только те, что очень уже засалились»;
• меня нельзя «ни подвести, ни подставить», а можно мне «только угодить»;
• для меня «нет вопроса — оставаться или не оставаться при власти, вопрос заключается только в том, каким именно образом обеспечить продление своих полномочий».

Иначе говоря, я «всегда думал о третьем сроке», и вопрос, по мнению Ивана Степановича, для меня лишь в том, как себя, любимого, «законсервировать» (его выражение) на вершине власти.

Журналист попросил Плюща расшифровать этот его тезис, и Иван Степанович, конечно же, выдал мне первым делом за политреформу, которая, понятное дело, лишь средство «консервации» моей власти. Но это пустяк по сравнению с тем, что он сказал дальше. Дальше он сказал, что ближе к выборам «неожиданно обострится ситуация в стране, и появится ну просто крайняя необходимость ввести чрезвычайное положение... Ну, а президентскую кампанию отложат до стабилизации ситуации»!!

Не могу даже сразу вспомнить, кто из моих самых жестоких врагов вслух, громко, на всю страну и весь мир подозревал меня в намерении совершить такое преступление, которое могло бы сравниться со злостным обострением ситуации в стране ради срыва президентских выборов... А тут, можно сказать, друг! В то время это его заявление прошло мимо меня. Честно говоря, я рад, что так вышло. Таких вещей лучше никогда не знать. Теперь же мне легко спросить Ивана Степановича: сколько из всего, что он обо мне наговорил, сбылось? И повторю: самое нехорошее из того, что сказал Плющ, — он открыто, прямым текстом, заподозрил меня в планах раскачать Украину до степени введения ЧП (если не ГКЧП). Это не просто дурной отзыв обо мне, а поступок — и поступок очень некрасивый. Почему я не знал об этом больше года? По примеру и по совету Ельцина старался не читать газет, а пресс-служба не доложила. Могу догадаться о причине. Не хотели меня расстраивать. Это бывало, в чем виноват прежде всего я сам. Не всегда как следует взыскивал за такие номера. А может, мои сотрудники просто понимали, что Иван Степанович выдавал все это на-гора в порыве гнева, что с ним бывает, а гнев — плохой советчик.

Политреформа, которую тогда «вешали» на меня как грандиозный грех, теперь становится для страны реальностью. На третий срок я не пошел, хотя Конституционный Суд не отклонил такую возможность. О чрезвычайном положении, к которому меня, надо признаться, многие настойчиво (если не сказать агрессивно) подталкивали, от меня не услышали.

Плющ не случайно в 2003 году перешел в «Нашу Украину», стал членом ее парламентской фракции. Там его законное место — он ведь национал-патриот, всегда был близок к Ющенко. Вернее, Ющенко был близок к Плющу. После президентских выборов 1999 года мы с ним обсуждали проект создания блока центристских партий во главе с премьер-министром Ющенко. В этом блоке мы видели Народный рух Костенко, «Трудовую Украину» Тигипко, Народно-демократическую партию Пустовойтенко и другие. Плющ был бы председателем парламента. Слева оставались бы коммунисты, социалисты, а справа — «Батьківщина», она уже была, и Юлия Тимошенко, один из ее лидеров, входила в правительство.

В лагере Ющенко Иван Плющ во время «оранжевой революции» играл далеко не последнюю роль. Он даже делал от имени этого лагеря весьма серьезные заявления. Например, 4 декабря 2004 года он заявил, что «Наша Украина» собирается выполнить свое обязательство перед социалистами о поддержке политической реформы. «Мы затеяли реформу, — сказал он многозначительно, — под кое-какие соглашения и договоренности». Более того, когда 26 ноября 2004 года была создана совместная комиссия для развязывания политического кризиса, то со стороны «оранжевых» ее возглавил Плющ. В эту комиссию, кроме него, вошли Анатолий Кинах, Александр Зинченко и Петр Порошенко. Плющ был одним из главных действующих лиц во время «круглого стола». Но если они, все трое, сразу после победы Ющенко были щедро вознаграждены и должностями, и «славою», и самыми широкими возможностями для саморекламы, то Плющ не получил от победителя ничего. Решительно ничего! Мне даже стало его жалко. Вскоре после «оранжевой» победы вчерашние соратники обвинили Ивана Степановича в лоббировании «своих» людей. Дескать, продвигал на «хлебные» места. Упрекнули его, естественно, в отходе от «идеалов Майдана». Из «обоймы», как мне передавали, Плюща убрал сам Ющенко.

7 февраля

Сейчас депутатство дает большие деньги, широкую известность (тому, кто к ней стремится, имея для этого данные: соответствующую внешность, манеры, хорошо подвешенный язык), возможность занять высокое место в исполнительной власти.

Эти возможности обнаружились и были взяты на вооружение не сразу и не всеми. Но, коль уж дело пошло, остановить его будет очень трудно. Полной остановки не будет, наверное, никогда. Даже в самых развитых демократиях человек есть человек: депутатские злоупотребления, аферы, недостойное поведение в быту не сходят с газетных страниц и экранов западных стран.

В мою бытность депутатом парламента независимой Украины все это только-только начиналось. Я по наивности думал, что положение депутата после 1991 года мало чем будет отличаться от того, каким оно было в советское время. Для чего я шел в депутаты при советской власти? Вообще-то так вопрос ставить не совсем корректно. Я был директором одного из крупнейших и важнейших заводов. Мне, как говорится, по штату было положено быть депутатом как минимум республиканского Верховного Совета. Отказаться от этой чести я не мог. Да и с какой стати я захотел бы отказаться? Я ведь желал добра своему заводу. Депутатство мне было нужно для того, чтобы решать проблемы вверенного мне предприятия. Больше ни для чего. Если ты депутат, перед тобой открыты все двери.

Если вдуматься, это было очень интересное, странное положение. Советский парламент был фикцией. От этой фикции ничего не зависело. Все законы писались в центральном аппарате правящей (в условиях однопартийной системы) Коммунистической партии, а принимались ее высшим руководством. Депутатам оставалось только единогласно утверждать все, что им будет предложено. Это положение было не только странным, но по сути, унизительным. И ты сам, и все вокруг знали, что ты не больше, чем машина для голосования «за», и только «за». И тем не менее депутатский значок придавал тебе очень большой и совершенно реальный вес, открывая перед тобою все двери и помогая в упрощенном порядке решать многие производственные и социальные вопросы. Более того, ты мог оказать реальную помощь не только своему коллективу, но и многим отдельным людям, «избирателям», которые обращались к тебе со своими житейскими нуждами.

В начале моего первого президентского срока Верховная Рада была больше похожа на парламент, чем под конец второго. Этот парадокс надо признать. Чистоты было намного больше — настолько больше, что не может быть никакого сравнения. Конечно, мои противники уже готовы и это явление «повесить» на меня. Но непредвзятого читателя я опять прошу обратить внимание на парламенты многих других стран. Там та же история.

Я бы сказал, что все мы стали жертвами нашего идеализма. Это издержки неизведанности пути. Мы приняли за догму то, что в развитых странах существует профессионализация парламентов. Определенная (и немалая) часть законодателей — это профессиональные депутаты. Они переизбираются из каденции в каденцию. Считается, что это хорошо, как хорош всякий профессионализм по сравнению с любительством и неопытностью. Но в развитых странах мы видим отработанные антикоррупционные механизмы. Да и то они дают сбои. У нас же этих механизмов не было и не могло быть. Ребенок не рождается с зубами и кулаками. Так и демократическое общество.

Наши депутаты в тот первый, сравнительно «вегетарианский», период еще присматривались, примеривались к возможным своим выгодам. Потом, войдя во вкус, вцепились в свое депутатство мертвой хваткой. У многих к концу первого срока появился бизнес — у кого больший, у кого поменьше. У каждого — свой «свечной заводик». А бизнес — такое дело, которое требует постоянного внимания, неусыпной заботы, постоянных финансовых вливаний. Ни на что другое у человека не остается ни сил, ни времени. Во-первых, его толкают вперед и вперед собственные аппетиты, во-вторых — непримиримая конкуренция. Вот это мы и стали наблюдать в нашем парламенте: разгул аппетитов и конкуренция, не имеющая ничего общего с идеологическими ценностями.

Отсюда и вся специфика взаимодействия парламента и исполнительной власти. Законодатели и чиновники стали бизнес-партнерами. Наладилась торговля полномочиями, точнее — возможностями, предоставляемыми полномочиями. Ты — мне, я — тебе. В этот процесс обмена, в этот коммерческо-политический рынок не могли не быть включены суды и вся правоохранительная система. Если же продолжить логическую цепь, то надо обязательно сказать, что в эту систему включилось и все общество. Только здесь можно ставить точку в описании стихийно сложившегося постсоветского порядка вещей. Сошлись, наложились друг на друга три грандиозных, крайне противоречивых и болезненных процесса: первоначальное накопление частного капитала, создание предпосылок рыночной экономики и зарождение основ современной демократии. Причем в стране, население которой 70 лет воспитывалось в духе неприятия частной собственности и рыночных отношений!

9 февраля

Во время первых президентских выборов я был доверенным лицом у Юхновского.

Известному ученому, доктору физико-математических наук, академику Национальной академии наук Игорю Юхновскому в ту пору шел 66-й год. Он был участником Великой Отечественной войны. Ко времени нашего знакомства он, как было принято писать в советских газетах, прошел путь от аспиранта, а затем — заведующего кафедрой в институте до руководителя Западного научного центра Академии наук, был избран в Верховную Раду.

Настоящий интеллигент, человек твердых принципов и убеждений, став народным депутатом, он пользовался заслуженным уважением как у идеологических соратников, так и у оппонентов. Не случайно именно он возглавил руховскую депутатскую группу «Народна Рада», в которую сначала вошли 115 депутатов, а затем — 133. Хотя «Народна Рада» и была в меньшинстве в Верховной Раде, ей нередко удавалось проводить свои решения, умело пользуясь пока еще новыми для украинской политики методами парламентской борьбы — от бойкота заседаний до перетягивания на свою сторону сомневающихся депутатов.

Не в последнюю очередь это происходило именно благодаря Юхновскому. Внешне мягкий, деликатный человек, он был непререкаемо тверд, когда речь заходила о принципиальных решениях. Не распекал, не бил себя в грудь, но своим тихим, располагающим голосом убеждал, настаивал, пока не становилось ясно: сломить или согнуть его невозможно. Невольно хотелось быть его союзником, а не оппонентом. Наверное, во всем этом уже можно частично найти ответ на вопрос, как случилось, что я, по определению непримиримых радикалов, типичный «красный директор», стал доверенным лицом у «националиста» Юхновского. При этом я отдавал себе отчет в том, что ни малейших шансов на победу у него нет.

В Верховной Раде, депутатом которой я был избран в 1990 году, Юхновский без всяких оговорок выступал за независимость Украины. В искренности его позиции ни у кого не было сомнений. Кто с Юхновским, тот за независимость. Это само собою разумелось. Нельзя сказать, что он был трибун. Отсутствием ораторского таланта он скорее напоминал академика Сахарова. Тогда в парламенте трибунов было больше чем достаточно. Но Юхновский был моральным авторитетом. Этим он покорял. Поэтому его избрали руководителем Народной Рады.

Как и Сахарова, его не останавливало отсутствие красноречия. Это не мешало ему высказывать свое принципиальное мнение по любому вопросу, который он считал важным. Часто он выступал по экономическим вопросам. Здесь он придерживался логики, здравого смысла. Во всяком случае с моей точки зрения. Логичной, здравой казалась мне его убежденность, что переход к рыночной экономике должен быть эволюционным, с сохранением сильных позиций государства в базовых, высокотехнологичных отраслях. Как раз его экономические воззрения послужили причиной того, что я пошел его доверенным лицом, хотя мне и говорили, что это не очень солидно для генерального директора «Южмаша».

Возле Юхновского я набирался первых навыков демократического поведения — начинал вести себя все менее по-советски, все более свободно, открыто, независимо. Каждое слово в этом духе, каждый шаг давались не без труда, и ты чувствовал себя победителем над самим собой. Это, ко всему, доставляло еще и удовольствие. Мы постепенно, но все ускоряясь, раскрепощались. В этом смысле я считаю себя учеником Игоря Рафаиловича.

В обычное советское время я трижды подумал бы, устраивать ли на своем заводе встречу Юхновского с рабочими и инженерно-техническим персоналом (если на минуту допустить невероятное: на оборонном заводе выступает человек, ратующий за выход Украины из СССР). Но то время уже было совсем другим, хотя и оставалось советским. Юхновский и тысячи его единомышленников уже открыто проповедовали свои взгляды. Они говорили, что СССР доживает последние дни, что Украина неуклонно идет к своей независимости, что таков будет итог многовековой истории украинского народа.

Привычным становился взгляд на Советский Союз как на последнюю империю, которая, как и все предыдущие, заканчивает свой век. Так уже думали не только национал-патриоты, но и многие из тех, кто носил в кармане членский билет КПСС. Правда, если бы я поинтересовался мнением городского и областного начальства в Днепропетровске, то оно наверняка осудило бы меня за саму постановку такого вопроса.

За Декларацию о государственном суверенитете Украины, которая была утверждена Верховным Советом 16 июля 1990 года, проголосовали между тем не только «сине-желтые», но и «красные». 3 сентября был принят закон «Об экономической самостоятельности Украины», а 1 ноября — Концепция Украины о переходе к рыночной экономике. Это были судьбоносные решения. Конечно, было много и тех, кто решительно выступал против. Я голосовал за эти документы.

Так что была логическая связь между моей политической позицией, которая, естественно, еще только формировалась, и тем, что я, «красный директор», как нас тогда называли, представитель военно-промышленного комплекса, поддержал кандидата в президенты, отстаивающего независимость Украины. Юхновского поддержал не просто депутат Кучма и не просто «красный директор», а руководитель самого крупного в стране ракетно-космического комплекса, предприятия, которое во многих аспектах определяло оборонный потенциал ядерной сверхдержавы.

Не буду лукавить. Всю политическую значимость этого шага я стал понимать лишь спустя некоторое время. Сейчас все мы большие умники, патриоты, государственники. А тогда все только начиналось. Думающие о своих карьерах люди смотрели на происходящее с настороженностью — что же она нам несет, эта сила, выступающая за полный суверенитет Украины? Люди, задававшие себе этот вопрос, думали не только о национальной стороне дела. Они пытались представить себе, какой будет жизнь в условиях независимости: как будет организовано производство, как будут решаться социально-экономические проблемы, как будут складываться международные отношения, оборона страны.

Для этих людей пример Юхновского был очень важен. Когда меня назначили премьером, я без колебаний предложил кандидатуру Юхновского на должность первого вице-премьера.