Происхождение русского языка

Часть I

Порой приходится слышать, как псевдопатриоты Украины сетуют на засилие русского языка в этом весьма юном государстве. А что нам известно о происхождении и формировании языка, на котором говорит множество жителей Украины и России? В этой связи стоит коснуться вопроса о месте и роли общерусского литературного языка, а также о причинах, по которым нынче он насильственно изгоняется из своей исторической родины, Юго-Западной Руси.

Какова же была языковая ситуация в середине XVII века в Юго-Западной Руси? Она была обрисована в грамматике Иоанна Ужевича (1643 г.). В ней описывается «Lingua sacua», или «словенороссийский язык» (так именовался церковно-славянский) — высокий книжный язык, язык богослужения и богословия, «Lingua slavonica», или «проста мова» — гражданский, светский, литературный и деловой русский язык, и «Lingua popularis» — диалектная речь. В Киеве в 1627 г. «протосингел от Иерусалимского патриаршего престола и архитипограф Российския церкви» ученый монах, подлинный энциклопедист того времени Памва Берында издает толковый словарь «Лексикон словенороссийский или слов объяснение». В нем «русская» речь (в послесловии к Киевской Постной Триоди 1627 г. Берында называет «просту мову» «российской беседой общей»), противопоставляется народным диалектам — «волынской» и «литовской» мове. Кодификация «словенороссийского» языка была произведена в основном в Киеве, Львове и Вильне. «Грамматика» Мелетия Смотрицкого стала учебником церковнославянского языка для всей русской церкви буквально на века. «Проста мова» стала основой общерусского литературного языка: «Действительно, «проста мова» не оказала почти никакого влияния на современный украинский и белорусский литературные языки. Однако на историю русского литературного языка «проста мова» как компонент юго-западно-русской языковой ситуации оказала весьма существенное влияние. Достаточно указать, что если сегодня мы говорим об антитезе «русского» и «церковно-славянского» языков, то мы следуем именно юго-западно-русской, а не великорусской традиции. Это связано с тем, что условно называется иногда «третьим юго-славянским влиянием», т. е. влиянием книжной традиции Юго-Западной Руси на великорусскую книжную традицию в XVII в.: во второй половине XVII века это влияние приобретает характер массовой экспансии юго-западно-русской культуры на великорусскую «территорию».

Знаменитый Иван Федоров в конце XVI века печатал книги в Москве, Заблудове (небольшое местечко на современной белорусско-польской границе), Львове и Остроге (на Волыни) на одном и том же языке, одним и тем же русским шрифтом. Так в 1574 году во Львове Иван Федоров печатает «Азбуку».

В течение тысячи лет все славяне, за исключением католицизированных поляков и чехов пользовались кириллицей. Лингвистами давно признано, что это лучшая из азбук мира, наиболее совершенно передающая фонетику славянской речи. Никому не приходило в голову жаловаться на несоответствие ее букв звукам различных говоров Южной Руси. Не было жалоб и на типографский «гражданский» шрифт, вошедший в обиход со времени Петра Великого. Но вот, с середины XIX века начинается отказ от этой азбуки. Зачинателем был Пантелеймон Кулиш в период своего неистового украинофильства. «Кулешовка», названная его именем, представляла ту же старую русскую азбуку, из которой изгнали только букву «ы», заменив ее знаком «и», а для восполнения образовавшейся пустоты расширили функцию «і» и ввели неизвестный прежнему алфавиту знак «ї». Это та азбука, которая была узаконена в СССР. Но ни на юге старой России, ни в Галиции ее в тот момент не приняли. Изменения русского алфавита революционными реформами языка обозначили искусственное видимое разделение «восточнославянских языков».

Русское правительство и русская общественность не вникали в такие «мелочи», как алфавит; но в более искушенной Австрии давно оценили политическое значение правописания у подчиненных и неподчиненных ей славян. Ни одна письменная реформа на Балканах не проходила без ее внимательного наблюдения и участия. Считалось большим достижением добиться видоизменения хоть одной-двух букв и сделать их непохожими на буквы русского алфавита. Для этого прибегали ко всем видам воздействия, начиная с подкупа и заканчивая дипломатическим давлением. Варфоломей Копитар, дворцовый библиотекарь в Вене, еще в 40-х годах XIX века работал над планом мирной агрессии в отношении России. Он ставил задачей, чтобы каждая деревня там писала по-своему.

Еще в 60-х годах XIX столетия на Галичине поляки пытались уничтожить кириллицу и ввести вместо нее для населения латинскую азбуку. Но бурные протесты и чуть ли не восстания населения устрашили венское правительство, и польские политические деятели вынуждены были отказаться от своего плана.

В Галиции возникла мысль заменить русскую азбуку фонетической транскрипцией. Уже в 70-х годах XIX века ряд книг и журналов печатались таким образом.

Фонетическая транскрипция употребляется обычно либо в научно-исследовательской работе, либо в преподавании языков, но ни один народ в Европе не заменял ею своего исторически сложившегося алфавита.

В 1895 году Наукове Товариство им. Шевченко при поддержке народовских лидеров Гардера и Смаль-Стоцкого ходатайствует в Вене о введении фонетической орфографии в печати и в школьном преподавании. Мотивировка ходатайства была такова, что заранее обеспечила успех: Галиции «и лучше, и безопаснее не пользоваться тем самым правописанием, какое принято в России».

Это новшество вызвало шумный протест населения, требовавшего сохранения прежней орфографии. Но венское правительство знало, что ему выгоднее. Победило меньшинство, и с 1895 г. в Галиции и Буковине министерство народного просвещения официально ввело «фонетику». Даже поляк Воринский (далеко не русофил) назвал это «чудовищным покушением на законы лингвистики».

В очерке жизни и деятельности доктора А. Ю. Геровского рассказано, какими грубыми полицейско-административными мерами насаждалось фонетическое правописание в Буковине и Закарпатской Руси.

Что же до галицийской читающей публики, то она, как рассказывал Иван Франко, часто возвращала газеты и журналы с надписями: «Не смийте мени присылати такой огидной макулатуры». Или: «Возвращается обратным шагом к умалишенным».

Единого украинского языка, даже разговорного, не существовало. Были говоры, порой очень сильно отличавшиеся друг от друга, так что жители отдельных частей Украины не понимали один другого. Малороссия (именно это название употреблялось вплоть до 1922 года) располагала великолепным разработанным языком, занявшим в семье европейских языков одно из первых мест. Это русский язык. Называть его «великорусским» можно только по невежеству или злонамеренно.

Великорусского литературного языка не существует, если не считать народных песен, сказок и пословиц, записанных в XVIII—XIX веках. Тот, который утвердился в канцеляриях Российской империи, на котором писала наука, основывалась пресса и создавалась художественная литература, был так же далек от разговорного великорусского языка, как и от малороссийского. И выработан он не одними великорусами, в его создании принимали не меньшее, а может быть, и большее участие малороссы. Еще при царе Алексее Михайловиче в Москве работали киевские ученые монахи Епифаний Славинецкий, Арсений Сатановский и другие, которым вручен был жезл литературного правления. Они много сделали для реформы и совершенствования русской письменности. Велики заслуги белоруса Симеона Полоцкого. Чем дальше, тем больше юго-западные книжники принимают участие в формировании общерусского литературного языка — Дмитрий Ростовский, Стефан Яворский, Феофан Прокопович. При Петре наплыв малороссов мог навести на мысль об украинизации «москалей», но никак не о русификации украинцев, на что часто жалуются националисты.

«Говорят, что Петр Великий гражданскую печать выдумал, а оказывается, он просто-напросто заимствовал ее у галичан и прочих малорусов, которые употребляли ее еще в XVI в. Заголовки многих грамот и статутов, виденные мною в Ставропигии, начерчены чисто нашими гражданскими буквами, а текст, писанный в XVI в. — очевидный прототип нашей скорописи и наших прописей елисаветинских и екатерининских времен». (Путевые письма Василия Кельсиева, 1868)

Южно-русская письменность в XVII веке подверглась сильному влиянию Запада и восприняла много польских и латинских элементов. Все это было принесено в Москву. В свою очередь киевские книжники немало заимствовали от приказного московского языка, послужившего некоторым противоядием против латинизмов и полонизмов.

По написанной украинским ученым Мелетием Смотрицким грамматике, вышедшей в 1619 году, свыше полутора столетий училось и малороссийское, и московское юношество; по ней учились Григорий Сковорода и Михайло Ломоносов. Ни тому, ни другому не приходило в голову, что они обучались не своему, а чужому литературному языку. Оба сделали крупный вклад в его развитие. В Московщине и на Украине это развитие представляло один общий процесс. Когда стала зарождаться светская поэзия и проза, у писателей тут и там не существовало иной литературной традиции, кроме той, что начинается с Нестора, с митрополита Иллариона, Владимира Мономаха, Слова о Полку Игореве, «житий», «посланий», той традиции, к которой относятся Максим Грек, Курбский и Грозный, Иоанн Вишенский и Исайя Ковинский, Мелетий Смотрицкий и Петр Могила, Епифаний Славинецкий и Симеон Полоцкий, Ин. Гизель с его «Синопсисом», Сильвестр Медведев и Дмитрий Ростовский. Ни Пушкин, ни Гоголь не считали свои произведения достоянием «великорусской» литературы.

Выбрасывая за борт московский, можно ли было не выбросить украинского? Однако «реформаторов» не отрезвил даже пример Германии и Австрии, Франции и Бельгии, Испании и Южной Америки, чьи независимые государства существовали и существуют, несмотря на общность языков.

В 1893 году украинский историк и фольклорист Драгоманов сделал вывод: «Российская письменность, какова бы она ни была, является до сих пор своей, родной для всех просвещенных украинцев, тогда как украинская существует для узкого круга, для «домашнего обихода», как сказали Ив. Аксаков и Костомаров».

После всего вышесказанного можно легко понять, почему Тарас Шевченко писал часть своих произведений, а также свой личный дневник на русском языке.

А галицко-русский историк Денис Зубрицкий в своем письме к М. А. Максимовичу писал:

«…Что касается наречий русского языка, то их бессчетное число, внимательный наблюдатель, странствуя по русской земле, найдет почти в каждом округе, хотя и не приметное различие в произношении, изречении, прозодии, даже в употреблении слов, и весьма естественно. По исчислению господина Шмидель Litteratischer Anreiger 1882 г. есть 114 наречий немецких столь одно от другого расстоящих, что немец друг друга не разумеет, но язык есть всегда немецкий, и невзирая на сие, ученые немцы в Риге, Берлине, Вене и даже в Страсбурге употребляют в книгах и общежитии лучших обществ одно словесное наречие. Я бы желал, чтобы и русские тем примером пользовались…».

Хорошо понятны и слова Павла Скоропадского, гетмана Украины в 1918 году:

«Великороссы и наши украинцы создали общими усилиями русскую науку, русскую литературу, музыку и художество, и отказываться от этого своего высокого и хорошего для того, чтобы взять то убожество, которое нам, украинцам, так любезно предлагают галичане, просто смешно и немыслимо...

Насколько я считаю необходимым, чтобы дети дома и в школе говорили на том же самом языке, на котором мать их учила, знали бы подробно историю своей Украины, ее географию, насколько я полагаю необходимым, чтобы украинцы работали над созданием своей собственной культуры, настолько же я считаю бессмысленным и гибельным для Украины оторваться от России, особенно в культурном отношении.

При существовании у нас и свободном развитии русской и украинской культуры мы можем расцвести, если же мы теперь откажемся от первой культуры, мы будем лишь подстилкой для других наций и никогда ничего великого создать не сумеем».

Часть II

Русский язык, по аналогии с другими индоевропейскими языками, представляет собой всю совокупность элементов и форм, лежащих в основе всех русских наречий, с единством лексики (то есть корнеслова), синтаксиса и отчасти морфологии, но при известном разнообразии в фонетике (звуках).

Общерусский язык — продукт природы; древнерусский язык — продукт истории.

Деление древнерусского языка на говоры до некоторой степени совпадало с делением русского народа на древние племена.

— Отдельную группу говоров составляли говоры кривичей (словен): новгородский, псковский и полоцко-смоленский;

— Среднерусский говор — говор вятичей и их колонистов на обоих берегах Верхней Волги — разделился на почти тождественные говоры северные, сохраняющие неударяемое О (окающие), и южные, заменяющие неударяемое О через А или другие звуки (акающие);

— Старый западнорусский или белорусский говор — говор древних дреговичей (некогда был очень близок к среднерусскому говору);

— Древний киевский говор — говор полян — ныне, вероятно, исчез; но, судя по оставленным им памятникам XI-XIII веков, лингвисты сделали вывод, что говор полян даже в начале XVI века был более-менее близок к среднерусскому южному говору, который позднее вошел в состав великорусского наречия;

— Переяславско-черниговский говор — говор северян — племени, родственного новгородским кривичам;

— Галицко-волынский говор — говор дулебов-волынян — предок малорусского наречия, близок говорам белорусскому, полоцко-смоленскому и даже новгородскому.

— В древнейшую эпоху говоры южнорусские, среднерусский и западно- или белорусский были почти тождественны.

Главные звуковые особенности русского языка, свойственные всем его современным ветвям или наречиям, блестяще подтверждают единство языка и служат его характерным отличием от всех западнославянских и южнославянских языков. Сюда относятся: отсутствие носовых гласных, смягчение зубных согласных в «ж» и «ч» (видеть, хотеть), появление после губных мягкого «л» вместо «j» (любjю — люблю) и выпадение «д» перед «л» и «н» (шедл, вяднути). Самую же важную особенность русского языка составляют некоторые формы так называемого полногласия, где вместо древнерусских звуковых сочетаний «ар», «ал», «ер», соответствующих церковнославянским «ра», «ла», «ре» появились и удержались в русском языке сочетания «оро», «оло» и «ере» (борода, голова, берег).

Явления, наблюдаемые в языке, совпадают и с историческими данными: достаточно, для примера, вспомнить о колонизации (в Х—XI веке) Киевского княжества «от словен, чуди, кривичей и вятичей», белорусскую колонизацию среднего Приднепровья (в XVI веке) и белорусскую же колонизацию Угорской Руси дружиной литовско-русского князя Кориатовича (в XIV веке), который привел с собою из своей вотчины (Новогрудка Литовского) не менее нескольких тысяч семей.

Присяге Хмельницкого царю Алексею Михайловичу предшествовала массовая эмиграция из-под Польши в московские земли, в соседние великорусские уезды, особенно Рыльский и Путивльский.

Процесс переселения с Правобережья стимулировали частые и разрушительные набеги крымских татар, походы поляк и турок, приводимых гетманами-клятвопреступниками в период Руины (1657—1708). В результате с Правобережья, превратившегося в пустыню, произошел массовый исход населения на Левобережье (в Слободскую Украйну) и великорусские окраинные земли.

Инородческая финская кровь, входившая в великорусское племя, не сделала русских северян ни финнами, ни финнорусами. Кроме нескольких слов, существующих в окраинных северных и восточных великорусских говорах и чуждых русскому книжному языку, финны не внесли в русский язык ничего. От эпохи татарского ига и великорусские, и отчасти южнорусские наречия почти не пострадали ни в фонетике, ни в морфологии, унаследовав лишь кое-что из лексического материала (отсюда, например, малорусские слова: бугай, кавун, тютюн, килим, люлька, баламут, булава, чумак).

Существует закон, по которому язык претерпевает изменения от ассимиляции данным племенем инородцев. Для южнорусов закон этот действительно мог иметь место, ибо здесь ассимиляция происходила при весьма неблагоприятных для славянского элемента условиях. Южнорусские княжества окружены были (в IX—XII веке) с юга полукольцом кочевых тюрко-иранских племен: половцев или куманов, печенегов, черкасов, торков, турпиев, берендеев; еще южнее обитали оттиснутые кочевниками к Черному морю южнорусские племена тиверцев и уличей. В XII—XIII веке мы видим в степях довольно многочисленных русских кочующих «бродников», которые умели уживаться с кочевниками-азиатами. К югу от Киева — непосредственно за рекой Росью — в Поросье — возникли в XI веке целые слободы, заселенные наполовину русскими, наполовину торками. С появлением у южного рубежа Руси, в XI веке, хищных половцев русские князья ради политических соображений часто вступали в кровное родство с половецкими ханами (Мстислав Галицкий, Святополк Изяславич, Юрий Суздальский, Владимир Северский). Вероятно, не отставал от князей в таких браках, хотя и не интересуясь политикой, народ, у которого даже сложилось знаменательное присловье о «красных девках половецких». Под давлением татарским (в XII—XIII в.) толпы полуобруселых инородцев, бродников и, быть может, тиверцев проникали в южнорусскую черту оседлости. От этих народов и народцев остались на память потомству названия их старых поселков: село Печенежин в Восточной Галичине; три села Половецких в Киевской и Волынской областях; Торчин и Торков, а также Торчица, Кумановка, Черкассы, Бердичев (от Берендичев), Турбов (от Турпиев) и местечко Дашев — все Киевской области; последнее название происходит от туранских корней Dash-ow, что значит «каменный городок». Любопытно, что между прозвищами «мирных» (оседлых) половцев встречаются совершенно тождественные по конструкции с современными малорусскими фамилиями (Кунячук, Билюк).

Кроме того, все южнорусские фамилии, заканчивающиеся на «-енко» образованы с помощью тюркского суффикса -оньк-еньк-. Названия южнорусских рек, таких, как Днестр, Днепр, Дон, также имеют тюркское происхождение.

Невольно напрашивается предположение, что переваривание степных инородцев южнорусами, хотя бы переход русских «бродников» и, вероятно, тиверцев на полукочевую жизнь, могло явиться причиной появления промежуточного южнорусского жаргона, который при позднейших этнографических сдвигах привел к малорусскому наречию с его удлиненными гласными, напоминающими протяжную речь жителей Востока.

По официальным данным, отраженным в украинской справочной литературе и словарях, современный украинский язык содержит не менее 4 тысяч тюркизмов (слов тюркского происхождения).

Наконец название русского (?) племени гуцулов, живущих в Карпатах, Восточной Галичине и Венгрии, производится некоторыми польскими историками от корня Uz, входившего в название некоторых торкских кочевых племен. Интересно отметить, что гуцулы, имеющие ныне значительную примесь молдаванской крови, от других соседних русских племен отличаются наружностью, обычаями и нарядами: кустарная выделка ими украшений из бус технически идентична с образцами изделий из жемчуга в Древнем Египте.

Галицкие племена лемков, гуцулов, бойков имеют кельто-фракийское происхождение (они потомки знаменитых даков) и в Х—ХIII веках были этнически чужды населению Руси, которое состояло из славян и представителей кочевых народов. Весьма условно можно назвать славянами и дулебов. Лишь с завоеванием Галиции киевскими князьями ее население пополнилось славянской кровью. Любимый же современными галичанами князь Даниил («король Данило») вообще был руссо-норманского происхождения.

Горские диалекты (гуцульский, лемковский и родственный с ними угорский) содержат много морфологических архаизмов. Защищенные природой от иноязычных влияний, они интересны и в лексическом отношении. Легко убедиться, что здесь народ сберег почти на протяжении тысячелетия многие древнерусские слова, утерянные малорусской речью, но сохранившиеся более или менее неизменно в наречии великорусском.

Вот, например, словарный материал гуцульского диалекта (покутского говора) из сборника рассказов из народного быта (Стефаник, Семанюк, Мартович). Такие древнерусские формы, как «бервено» (бревно), «борзо» (быстро), «жасно» (ужасно), «звизда» (звезда), «лебедила» (лебезила), «лелияти» (лелеять), «пильно» (пыльно), «хамут» (хомут) и «черлено» (красно) — милы и дороги каждому русскому уху и сердцу. А вот образцы слов, сохранившихся в гуцульских горах не хуже, чем на берегах Волхова или Москвы-реки: «войско, дублена (кожа), ждали, неподвижно, нетерпеливый, студено, судорожно, также, тихонько, форостина, хоромы, чувства». Древнерусское слово «паполома», означающее у современных гуцулов покрывало на покойнике, может служить ключом к «темному месту» древнерусского памятника литературы «Слово о полку Игореве» — «и на траву ему зелену паполому постла» — ибо там как раз говорится о смерти юного князя; сохранился у гуцулов и звук («о»), который у наших предков изображался при помощи твердого знака.

В народной гуцульской песне «О комаре», записанной в 1695 году, слово «дружина» употреблено в общерусском значении, а не в малорусском (дружина — жена).

Лемковщина частично ословачивалась и ополячивалась, то есть денационализовалась, но к «украинской мове» симпатий все-таки не обнаружила.

При помощи такого словаря, как Словарь великорусского языка Даля, где записаны местные говоры в разных губерниях, можно убедиться, что почти каждое слово украинского языка где-нибудь в другом конце России живет в глубине провинциальной глуши, доказывая тем живую общность двух языков. Для примера возьмем украинское слово: чобит (сапог). Как будто оно вовсе не русское, но в Пермской и Вятской губернии еще живет слово: «чеботарь» (сапожник) — («Знай, чеботарь, свое кривое голенище») (Даль). Такое чисто украинское слово как схаменутися (опомниться, спохватиться) живет и в языке Псковской губернии (Даль), и т. д.

Есть такие слова (их весьма мало), которых и у Даля не найти, например, слова «цикавий», «цикавист», но они, вероятно, заимствованы с польского языка, и т. д. Таким образом, этими кажущимися исключениями только подтверждается чрезвычайная близость русского с украинским в живом говоре народной речи. Общий литературный язык сближает разные говоры и делает легким усвоение общего языка страны для всех наречий, и это скоро ведет к естественному перевесу языка над наречиями, что так ясно сказалось на Украине в последние десятилетия.

Сравнивая языки русский и украинский, легко усмотреть почти полное тождество психологии этих двух языков и лежащую в основе их совершенную близость душевных и умственных процессов, воззрений и приемов мысли. Это показывает с очевидностью, что русский и украинский языки — это не два языка, а один язык; в крайнем случае можно говорить о двух наречиях одного праязыка, но это было бы почти логической тавтологией. Различие между русским и украинским языками — не психологическое, а фонетическое или звуковое, следовательно, различие не внутреннее — глубокое, а внешнее — кажущееся: звуками они разнятся, но их психология тождественна. В существе дела эти языки отличаются так, как отличаются между собою слова: аткуда, аткелева, аткентелева, видкиль, видкиля, откуль, откулева, откулича (Слов. Даля) и т. д. Все это — одно и то же слово «откуда» в разных фонетических и лингвистических нарядах, но тут вовсе нет различия языка и речи. Есть только различие фонетическое, т. е. звуковое, как в словах откуда, видкиля, но и здесь отличия не идут далеко, и малорусское наречение наравне с белорусским ближе к великорусскому, чем польский, или чешский язык.

Рост различий в рамках одного языка — вещь вполне естественная и никак не связанная с формированием двух или трех наций. Так, к примеру, вряд ли кто-то решится утверждать, что в Южной и Северной Корее проживают два народа, две нации. При этом в 2002 году был издан словарь для перевода с северокорейского на южнокорейский языки, насчитывающий 50 тысяч значений, имеющих различные наименования на севере и юге Кореи.

К этому необходимо прибавить, что общий научно-литературный язык, как культурно-этническое орудие народа, составляется, как известно, из наречий, говоров и языков и не является племенным языком, или языком одного племени, но языком племен. Общий литературный язык содержит в себе этническую психологию и культуру, нередко весьма не близкую к элементам живой народно-племенной речи, но отвечает сложному и высокому умственному уровню развитого писателя и такого же читателя или, по крайней мере, грамотея. Взятая же в сыром виде народная речь будет фальшью в общелитературном языке.

Быстрое ознакомление с общим языком страны, особенно если он психологически родствен, — это такая естественно увлекательная перспектива, которая всегда и повсюду вступает в свои права, так как открывает легкий доступ к обладанию великим культурным орудием мысли без томительных напряжений мыслительности.

Фактом является принадлежность великорусского и малорусского наречий к одной лингвистической единице.

Еще в XIV веке книжный язык Древней Руси (в Галиче, Киеве, Новгороде, Владимире и Москве) был один, в основу его лег, по понятным причинам, церковнославянский (староболгарский) язык. Доказано даже, что многие южнорусские памятники XVI и XVII веков написаны тем же языком, на каком писали тогда в Москве, Новгороде, Вологде и на Поморье. Малорусское наречие дальше устного обихода не поднималось и не имело ни письменности, ни официального (государственного) значения. Старые западнорусские памятники (акты Литовской Руси) морфологически нисколько не отличались от всех древнерусских памятников.

Западнорусский актовый язык включал, однако, в себя много малоруссизмов (в том числе элементов северномалорусских поднаречий) и белоруссизмов, из которых первые преобладали в XIV веке, а последние — в XV веке. Полонизмы в западнорусском книжном языке появились с половины XVI века (от Люблинской унии); в Галицком воеводстве они появились, конечно, гораздо раньше (XV в.) и в значительно большем количестве.

К середине XVII века книжный язык Западной Руси, под влиянием польско-латинской школы и моментов общественно-политического характера, подвергся довольно резкой полонизации как в лексике, так и в морфологии, подчиняясь даже влиянию латинского синтаксиса; немало южнорусских писателей перешло тогда совсем на польский язык.

Южнорусский диалект возник и начал свое развитие в XIV веке как результат польского господства на Юге Руси. Однако в конце XIX века в узком кругу части южнорусской интеллигенции и полуинтеллигенции начинается фабрикация «украинского языка». Фабриковался он с заметным заимствованием (нередко прямым переносом) польских слов, например: аркуш (лист бумаги), вплив (влияние), ганьба (позор). Нередки слегка измененные слова: приємне враження (przyjemne wrazenie), потяг (pociag), вiдродження (odrodzenie), виняток (wyjatek), попуд (poped), шкода (szkoda), справа (sprawa), як на приклад (jak na przyklad) и так далее. Даже широко известное «украинское» слово хлопец произошло от польского hlop (холоп). Именно большой процент полонизмов является отличительной особенностью «украинского языка». В современном варианте «украинского языка» насчитывается около 6 тысяч полонизмов.

Вот, например, целая фраза профессора Грушевского, одного из создателей «украинской мови»: «потрiбна тiльки дiяльнiсть, витривалiсть, поважаньє до себе й до свого народу». В переводе на польский язык эта «украинская» фраза звучала бы так: «potrzebna tylko dzialalnosc, wytrwalosc, powazanie do siebie i do swego narodu». Сам автор фразы откровенно говорил: «есть у нас научная и школьная терминология, созданная преимущественно на галицкой почве, созданная в значительной своей части на скорую руку и не всегда умелыми руками; благодаря этому в ней много сору…». А польский писатель Равита-Гавронский в свое время о сфабрикованной «украинской мове» отзывался так: «Язык этот носит следы спешной работы. Дело в том, что народный говор, которым пользовался Шевченко, вполне соответствовал лирической и патриотической поэзии, выражающей несложные рефлексы народной души, но для писания истории он был непригоден; и вот в последнее двадцатилетие (1891—1911 гг.) мы замечаем страшную спешку в сочинении новых слов и в приспособлении этого говора для научных сочинений путем иноязычных заимствований и фабрикации неологизмов; в результате — международная лингвистическая мозаика, разящая ухо шероховатым и тяжелым слогом»

Раздаются компетентные голоса касательно неправильности и противоестественности некоторых слов и выражений. Это именно те слова, которые в сыром виде и плохо сработанных подражаниях народному говору внесены в предполагаемый научно-литературный украинский язык. Развитие украинского языка, особенно его неологизмы, совершается вопреки требованиям общей психологии и психологии языка. В частности, нетрудно убедиться, что формирование языка основано, большею частью, на этимологии, что оно нередко приближается к истинной этимологической канцелярщине, убивающей психологию и дух языка и работающей над трупным материалом бездушных звуков, которые, будучи скомпонованы, вызовут будто бы идею. Такое этимологическое творчество иной раз дает суррогаты слов, имеющие не более сходства с натурою, чем сахарин с сахаром.

В статье «Украинская терминология должна иметь собственное лицо» («Киевский вестник» за 03.04.93) автору Вячеславу Панфилову не нравится, что многие электротехнические термины совпадают с русскими: виток, гайка, генератор, катушка, коммутатор, реостат, статор, штепсель. Вместо этих терминов он требует принять такие истинно украинские: звiй, мутра, витворець, цiвка, перелучник, опiрниця, стояк, притичка. Что это за слова и откуда они взялись? Все очень просто. Открываем польский словарь и читаем: zwoj, mutra, wytwornica, cewka, przelucznick, opornik, stojan, wtyczka. Совершенствование технической терминологии имеет давно знакомые польские черты.

Буквально ежедневно украинские средства массовой информации вместо привычных, укоренившихся слов преподносят нам новые, якобы исконно украинские: «спортовець» вместо спортсмен, «полициянт» вместо полiцейський, «агенцiя» вместо агентство, «наклад» вместо тираж, «уболiвати» вместо спортивного болiти, «розвой» вместо розвиток — всего и не перечислить. Разумеется, все эти «украинские» слова взяты непосредственно из польского языка: sportowjec, policiant, agencia, naklad, uboliwac, rozwoj.

Но иногда польский вариант не подходит. Вот два характерных примера. Для замены дерусификаторами слова аэропорт польское слово явно не подошло, так как звучит точно так же: aeroport. Придумали новое, небывалое слово «лэтовыще». Или вот для украинской эстрады ранее общепринятое обозначение вокально-инструментального ансамбля словом «группа» (по-украински «група») для дерусификаторов оказалось неприемлемым. Но и польское слово звучит аналогично — grupa. Пришлось применить скотоводческий термин «гурт» (стадо).

Начиная с конца XIX века до наших дней все это словотворчество вызвано политическими факторами.

Термин «Малороссия» встречается впервые в 1335 году в одной грамоте галицко-волынского князя Юрия II, где он титулует себя, как dux totius Russiae Minoris. Константинопольские патриархи в том же XIV веке под этим именем разумели всю Южную Русь в противоположность Великой Руси — Московской. Сам термин «Россия» встречается в грамоте византийских императоров X века, в которой они титулуют великого князя Киевского Владимира «князем России».

В 1922 году декретом большевиков Скрыпника и Гунько Малороссия была заменена словом Украина, а русский язык — украинским. Слово «украинец» было неизвестно в России. Когда его стали навязывать населению, то люди (в том числе и малороссы) спрашивали друг у друга, где в нем ставить ударение.

Термин «украина» ввел в широкий оборот польский король Стефан Баторий. «Украинами» он называл бывшие земли Руси, захваченные Польшей. Постепенно слово перешло и на землю Московской Руси, куда бежали от польских зверств карпаторусы и малороссы, когда появилась их «слободская украина» с центром в Харькове.

У самой Руси было несколько украин: волжская, рязанская, псковская, полоцкая, даурская (сибирская) и др. На Руси украиной (или украйной) обозначали собственные приграничные земли.