Трещина в постаменте

Признаюсь сразу: увидев в магазине книгу Богдана Сушинского «Тарас Шевченко: геній в самотності» (Одесса, Издательский дом «ЯВФ», 2006), я не рассчитывал найти в ней что-либо интересное. Был уверен — это очередной бездарный опус, еще один в огромном ворохе макулатуры, производимой присяжными шевченковедами. Привычное, разбавленное дежурными цитатами из произведений поэта словоизвержение на тему: «Тарас Шевченко — наша самая дорогая святыня, национальный пророк, апостол Правды, духовный отец украинской нации и т. п.» Ну, возможно, еще о том, как Тарас Григорьевич (который, конечно же, всегда был прав, лучше всех все знал, все понимал и во всем разбирался) оценивал то или иное явление, того или другого человека. Что он думал и говорил о том-то или по такому-то поводу. Каким был великим, гениальным, мудрым, справедливым, высокоморальным и т. д.

Книгу с магазинной полки я взял только для того, чтобы, убедившись в правильности своего предположения, через минуту поставить ее на место. Но, бегло просмотрев несколько страниц, был удивлен. Эта книга стоила того, чтобы ее прочитать.

Нет, соответствующий набор хвалебных эпитетов («великий поэт», «всечеловеческий гений», «творец национального духа», «национальный мессия» и др.) имелся в наличии и здесь. Однако было в книге и другое. То, о чем шевченковеды, как правило, молчат. Довольно интересным представляется, например, такое наблюдение автора: «Нельзя, читая письма Шевченко, не заметить, что он уж слишком часто и в письмах к женщинам, и в письмах чуть ли не ко всем знакомым своим мужчинам рассказывал о своем горе и своих страданиях — неизвестно каких и по поводу чего, — что никогда не было ни правилом хорошего тона, ни проявлением элементарного мужества, без которого мужчина — не мужчина. Он слишком любил жаловаться, плакаться, стремился, чтобы все вокруг его жалели, и ощущал очевидное удовлетворение уже от самого осознания того, какой он, студент элитарной Императорской Академии художеств, — обиженный жизнью, нуждающийся, истерзанный муками; как и от того, что все вокруг знают об этом и сочувствуют ему... Вообще, способность Шевченко к рыданиям — где угодно, в присутствии кого угодно и по любому поводу — была замечена многими его современниками. Большинство людей она неприятно поражала, рождая чувство неловкости, а то и откровенного стыда».

И далее: «Шевченко очень болезненно — со словесными взрывами и рыданиями в жилетку — реагировал на любую, даже ничтожную, воображаемую и призрачную обиду своей личности. Но при этом позволял себе (или во время личных встреч, или в дневниковых записях и письмах) кричащую нетактичность по отношению ко многим людям».

Согласитесь, в украинской шевченковедческой литературе такое прочтешь нечасто. А вот еще замечание автора по поводу поведения Тараса Григорьевича на следствии в 1850 году: «Читая признания Шевченко, прослеживая, как одного за другим, он, что называется, «закладывает» жандармам своих друзей и знакомых, так и хочется даже через столетия спросить: «Слушай, мужик, ты хоть понимаешь, скольким людям ты портишь судьбу? И это людям, которые, рискуя своим положением, именем, помогали тебе?!»... Читая эти признания пламенного революционера-демократа, начинаешь удивляться: неужели не существовало никакого предела, преступить который он не мог?!».

Упоминается в книге и о склонности Шевченко к злоупотреблению алкоголем. И о том, что «жить он хотел в столице империи», а вовсе не на Украине. И о развлечениях Тараса Григорьевича в компании нижегородских проституток, что, впрочем, не мешало ему в своем «Дневнике» громыхать «далеко не святым и далеко не праведным гневом» в адрес развратных женщин. И о пресмыкательстве поэта перед власть имущими. И о разговорах про преследование его царским режимом, которые на деле оказались сильно преувеличенными. О том, что вел он себя иногда «подобно презренному лакею», а иногда — «как экзальтированная гимназисточка». О присущих Шевченко «вспышках хамства». О злобствовании против отвергнувшей его ухаживания Екатерины Пиуновой. О закоплексованности Кобзаря, его истеричности и о многом-многом другом.

Не обойден вниманием в книге и стыдливо замалчиваемый большинством шевченковедов случай совращения Тарасом невесты своего друга Ивана Сошенко. «Рифмованно оплакивая тяжкое горе соблазненных и покинутых «покрыток», — отмечает Сушинский, — Шевченко почему-то не желал открыть себе глаза на то, что одну из таких «покрыток» он как раз и создает в этой петербургской квартире, да еще отбив ее у друга, у него за спиной».

Одним словом, со страниц книги перед читателями предстает не хорошо нам знакомый иконописный «батько Тарас», а Тарас другой, подлинный. Вывод автора однозначен: этот, реальный Шевченко «не в состоянии соответствовать тому образу национального вождя, который все мы, из поколения в поколение, создавали в нашем воображении, в сотнях томов писаний толмачей-шевченковедов всех мастей и политических ориентаций».

Теперь — о самом Богдане Сушинском. Он — уроженец города Самбор Львовской области. Плодовитый писатель (его перу принадлежит множество книг — как художественных, так и научно-популярных). Журналист. Долгие годы (1990—2002 — указываю их специально, чтобы не подумали, что речь идет о номенклатурном литераторе советской эпохи) возглавлял Одесскую организацию Национального союза писателей Украины (НСПУ). Был членом правления и президиума НСПУ. Входил в состав совета Конгресса украинской интеллигенции. Являлся (по крайней мере, на момент выхода книги) наказным атаманом украинского казачества по вопросам идеологии. Известен своими выступлениями в поддержку украинского языка.

Весьма примечательно, что такую книгу написал именно такой автор, принадлежащий к кругам тех, кого сегодня принято называть «национально сознательными деятелями». Еще несколько лет назад обнародование любой разоблачительной информации о Шевченко вызывало в этих самых кругах бурное негодование. «Национально сознательные» служили опорой, своеобразным постаментом для культа «великого Кобзаря», насаждавшегося в Украине десятилетиями. Ныне негодования нет. Нет ни истерик в парламенте, ни брани и угроз в газетках определенного пошиба. И это радует.

Радует, ибо способствует распространению правды. Правда же состоит в том, что Тарас Шевченко являлся выдающимся, но не безгрешным человеком. Как и другие люди, он имел свои достоинства и недостатки. Совершал поступки — хорошие и не очень. В чем-то был прав, а в чем-то ошибался. И потому не стоит делать из него идола, превращать в объект для безусловного поклонения. Кажется, это начинают понимать даже в «национально сознательной» среде. Разумеется, начинают понимать не все. Есть еще яростные приверженцы культа Тараса. Кстати, о них — «крикунах, ежегодно собирающихся возле памятников Шевченко», «непримиримо наглых и шумных», «в основном, недалеких и малообразованных», недостаточно знающих творчество Кобзаря, но присвоивших себе право трактовать его, объявляя всех несогласных «врагами Украины», — Сушинский тоже написал. Но этих бездумных приверженцев со временем будет становиться все меньше. Думается, упомянутая книга — только первая ласточка. Постамент дал трещину. Продолжение следует?

Тарас воспел ненависть верхушки безродных казаков к «москалям»

Шевченко был местным малорусским поэтом. Первые его наброски стихов заново обрабатывали друзья. Так, из типографии петербургского Императорского университета появился его «Кобзарь». То обстоятельство, что Т. Шевченко был из крепостных, писал против панства и царя, подчеркнуто возносил Украину, а не Малороссию, как она тогда именовалась, импонировало разночинцам — «социалистам» того времени — и интеллигенции. Они первыми и раскрутили поэта.

Никто не ковырялся в истоках его творчества, в теоретической базе малограмотного поэта и художника, кроме прозревших казакоманов Пантелеймона Кулиша, М. Драгоманова и немногих других. Так что не надо разбивать лбы о постаменты многочисленных памятников поэта, которые даже немцы не взрывали в войну, а ныне обдирают добытчики металлолома под киевским патронатом. Оценивать поэта надо спокойнее. Как поэт он, в общем-то, первым распространил неведомый малорусский хуторской степной язык. Хотя до него уже были отцы-основатели языка. Скажем, И. Котляревский, тот, что собрал все местечковые слова на Полтавщине и скомпоновал в поэму «Энеида», которую сам же назвал шуткой, «берлеском». Такого рода творчество не прекращается. Тарас Шевченко реанимировал идеологию первых крепостников — казаков. Жил в том иллюзорном, давно забытом мире «лихих людей», живших совершенно в ином измерении, отличном от хлеборобского бытия малороссов. И главное, что Тарас воспел ненависть верхушки безродных казаков к «москалям», к русским вообще. В советской школе эта ненависть была перенесена на «нелюбовь к эксплуататорам»... Что из этого вышло, видите сами. Творчество Тараса, что очень важно, стало универсальным. К примеру, тот же «Заповiт» нацисты толкуют как призыв к пролитию русской крови, а «коммунисты» — как зов к революции. О художественной стороне его творчества говорить не будем. Это дело вкуса. Как и П. Кулиш, мы считаем, что четверть работ поэта заслуживает «помещения в житницу языка». Оставшуюся треть не считаем «мусором», а лишь «просто стихами».

Особенно импонируют произведения, где Тарас выступает как бунтарь. Проблема толкования Шевченко существует, и при малейшем несогласии с официальной трактовкой и убить могут, по крайней мере покалечить, как О. Бузину — автора книги «Вурдалак Т. Шевченко». Мы все видели, как тупые фанатики избивали автора, громили его жилище. Рекомендуем каждому прочитать эту книгу, если конечно, удастся ее найти на полках в магазинах. Что весьма сомнительно с нашей «демократической», самостийной державой воров в законе и спекулянтов. А Шевченко стал их знаменем, их знаковой фигурой.